Неточные совпадения
Анна
села в коляску в еще худшем состоянии, чем то, в каком она была,
уезжая из дома. К прежним мучениям присоединилось теперь чувство оскорбления и отверженности, которое она ясно почувствовала при встрече с Кити.
«Да, не надо думать, надо делать что-нибудь, ехать, главное
уехать из этого дома», сказала она, с ужасом прислушиваясь к страшному клокотанью, происходившему в ее сердце, и поспешно вышла и
села в коляску.
Самым интересным был финал суда: когда приговор был прочитан,
из залы заседания вышел почтенный, профессорского вида старик,
сел на лихача, подозвал городового, передал ему конверт, адресованный на имя председателя суда, и
уехал.
Феня ужасно перепугалась возникшей из-за нее ссоры, но все дело так же быстро потухло, как и вспыхнуло. Карачунский
уезжал, что было слышно по топоту сопровождавших его людей… Петр Васильич опрометью кинулся
из избы и догнал Карачунского только у экипажа, когда тот
садился.
Вихров мигнул Живину, и они, пока не заметил Александр Иванович,
сели в экипаж и велели Петру как можно скорее
уезжать из деревни.
— Он сюда выйдет! — проговорил еще небрежнее адъютант и,
сев на свое место, не стал даже и разговаривать с Вихровым, который, прождав еще с час, хотел было оставить дело и
уехать, но дверь
из кабинета отворилась наконец — и губернатор показался; просителей на этот раз никого не было.
— Нет-с, я скоро
уезжаю из Москвы, — проговорил, едва владея собою, Ченцов и быстро сошел вниз, причем он даже придавил несколько Миропу Дмитриевну к перилам лестницы, но это для нее ничего не значило; она продолжала наблюдать, как Ченцов молодцевато
сел на своего лихача и съехал с ее дворика.
— Неизвестно-с, и староста наш уведомляет меня, что Валерьян Николаич сначала уходил куда-то пешком, а потом приехал в Синьково на двух обывательских тройках; на одну
из них уложил свои чемоданы, а на другую
сел сам и
уехал!
Надеясь, что мне будет легче, если я
уеду из Гель-Гью, я
сел вечером в шестичасовой поезд, так и не увидев более Кука, который, как стало известно впоследствии
из газет, был застрелен при нападении на дом Граса Парана. Его двойственность, его мрачный сарказм и смерть за статую Фрези Грант — за некий свой, тщательно охраняемый угол души, — долго волновали меня, как пример малого знания нашего о людях.
В антракт Тургенев выглянул
из ложи, а вся публика встала и обнажила головы. Он молча раскланялся и исчез за занавеской, больше не показывался и
уехал перед самым концом последнего акта незаметно. Дмитриев остался, мы пошли в сад. Пришел Андреев-Бурлак с редактором «Будильника» Н.П. Кичеевым, и мы
сели ужинать вчетвером. Поговорили о спектакле, о Тургеневе, и вдруг Бурлак начал собеседникам рекомендовать меня, как ходившего в народ, как в Саратове провожали меня на войну, и вдруг обратился к Кичееву...
Аделаида Ивановна, действительно, после скудного обеда, который она брала от дьячка, попав на изысканный стол Бегушева, с большим аппетитом и очень много кушала: несмотря на свое поэтическое и сентиментальное миросозерцание, Аделаида Ивановна, подобно брату своему, была несколько обжорлива. Бегушев не спешил платить доктору. Тот отчасти
из этого, а потом и по другим признакам догадался, что ему не следовало
уезжать, ради чего, не кладя, впрочем, шляпы,
сел.
Меня свинцом облила тоска, когда он
уехал из Красновидова, я заметался по
селу, точно кутенок, потерявший хозяина. Я ходил с Бариновым по деревням, работали у богатых мужиков, молотили, рыли картофель, чистили сады. Жил я у него в бане.
Вера Филипповна. Кому как. Только что я
села в ложу, кто-то
из кресел на меня в трубку и посмотрел; Потап Потапыч как вспылил: «то, говорит, он глаза-то пялит, чего не видывал! Сбирайся домой!» Так и
уехали до начала представления. Да с тех пор, вот уж пятнадцатый год, и сижу дома. Я уж не говорю о театрах, о гуляньях…
Скоро он
уехал; и когда он
садился в свой дешевый тарантас и кашлял, то даже по выражению его длинной худой спины видно было, что он уже не помнил ни об Осипе, ни о старосте, ни о жуковских недоимках, а думал о чем-то своем собственном. Не успел он отъехать и одну версту, как Антип Седельников уже выносил
из избы Чикильдеевых самовар, а за ним шла бабка и кричала визгливо, напрягая грудь...
После небольшого неизбежного карточного скандала, вследствие которого один
из батюшек совсем было собрался
уезжать, говоря, что нога его больше не будет под этой кровлей, и даже покушался отыскивать в сенях свою шубу и шапку, в чем, однако, ему помешали, шиловская попадья позвала ужинать. Мужчины
сели на одном конце стола, дамы — на другом. Фельдшер поместился рядом с Астреиным.
Исправник
сел по-турецки, хлопнул себя кулаком по груди и закричал: «виват!», а потом, ухватив графа за ногу, стал рассказывать, что у него было две тысячи рублей, а теперь всего пятьсот осталось, и что он может сделать всё, что захочет, ежели только граф позволит. Старый отец семейства проснулся и хотел
уехать; но его не пустили. Красивый молодой человек упрашивал цыганку протанцовать с ним вальс. Кавалерист, желая похвастаться своей дружбой с графом, встал
из своего угла и обнял Турбина.
Вечером, когда губернатор и его свита, сытно пообедав,
сели в свои экипажи и
уехали, я пошел в дом поглядеть на остатки пиршества. Заглянув
из передней в залу, я увидел и дядю и матушку. Дядя, заложив руки назад, нервно шагал вдоль стен и пожимал плечами. Матушка, изнеможенная и сильно похудевшая, сидела на диване и больными глазами следила за движениями брата.
Под старость ей стало тяжело нянчить хозяйских детей, и она захотела уйти «на покой», для чего и решила
уехать из города в то
село, откуда была родом и где у нее оставались еще какие-то родственники.
Это требовало больших расходов, и притом это была такая надобность, которой нельзя было отвести: но Алымов, однако, с этим справился: он
уехал из дома в самый
сев и возвратился домой «по грудкам», когда земля уже замерзла и была запорошена мелким снегом. А чтобы не нести покор на своей душе, что он бросил крестьян на жертву бескормицы, он их утешил...
Это было начало тринадцатого ноктюрна Фильда. Она знала его наизусть и очень давно, еще гимназисткой, когда ей давал уроки старичок пианист, считавшийся одним
из последних учеников самого Фильда и застрявший в провинции. Тринадцатый ноктюрн сделался для нее чем-то символическим. Бывало, когда муж разобидит ее своим барством и бездушием и
уедет в клуб спускать ее прид/анные деньги, она
сядет к роялю и, часто против воли, заиграет этот ноктюрн.
Во второй приезд я нашел приготовления к выходу в поход ополченских рот. Одной
из них командовал мой отец. Подробности моей первой (оставшейся в рукописи) комедии „Фразёры“ навеяны были четыре года спустя этой эпохой. Я
уезжал на ученья ополченцев в соседнее
село Куймань.
— Нету… Он так устроил, что Кичкину понадобилось
из города
уехать, рельсы смотреть, и повестку ему вручили в тот самый раз, когда он на поезд
садился…
Они вместе вышли
из подъезда. Она
села в коляску и
уехала. Он остался на панели и бессмысленно смотрел вслед за удаляющимся экипажем. Вдруг, как бы что вспомнить, он вернулся в подъезде и снова позвонился у ее парадной двери.
— Отчего надоесть… Они разнообразят удовольствия… Несколько вечеров извозничают, а то
садятся в тройки и летят по городу
из конца в конец, бьют стекла в окнах саблями и палашами, скандал, свистки полиции, а они на лихих лошадях
уезжают в карьер; а то примутся тушить уличные фонари особо приспособленными для того палками…
Наконец, он не только сделался сам невнимателен к государыне, но даже
уехал из Царского
Села, где в то время была императрица, в Петербург и бросился в вихрь удовольствий, казалось, только думая, как бы повеселиться и рассеяться.
Павел Сергеевич, несмотря на то, что был очень терпелив, вышел
из себя, составил поставление об аресте и приказал старосте под строгим караулом отправить преступника в
село, где имел резиденцию, и посадить его в каталажку [Место заключения — местное выражение.] при волостном правлении. Пока в поселке снаряжали подводу под арестанта, он велел подать себе лошадей и
уехал. Толстых беспокоить он не решился.
Вскоре после коронации покинула Петербург, несмотря на просьбы сына, и Наталья Демьяновна Разумовская. Она
уехала с дочерьми, оставив младшего сына и старшую внучку при дворе. По возвращении в Малороссию она поселилась около
села Адамовки, в одном
из хуторов, пожалованных Алексею Григорьевичу. Здесь она выстроила себе усадьбу, которую назвала Алексеевщиной, с домом и при доме устроила церковь.
(Почерк Лельки.) — Нинка
уехала к своим пионерам вот уже две недели. Как-то без нее скучно. Уж привыкла, чтоб она приходила ко мне
из общежития. Сидим, болтаем, знакомимся: мы, в сущности, очень мало знаем друг друга, ведь не видались несколько лет. Но я ее очень люблю, и она меня. Она
садится за этот дневник и пишет. Иногда ночует у меня.